Содержание:
Наследство ленина
Наследство Ленина
Нравится кому или не нравится, но отцом и создателем Советского Союза является Владимир Ильич Ленин (Ульянов)
Все, кто были после него, либо увеличивали его наследство, либо разбазаривали
Ленин - это дружба, это братство, это единение всех народов мира. Поэтому любой фашист, любой националист всегда будет ненавидеть Ленина.
От какого наследства мы отказываемся? (Ленин)
В № 10 «Русского Богатства» за 1897 год г. Михайловский пишет, пересказывая отзыв г-на Минского о «диалектических материалистах»: «ему (г-ну Минскому) должно быть известно, что эти люди не желают состоять ни в какой преемственной связи с прошлым и решительно отказываются от наследства» (стр. 179), т. е. от «наследства 60—70-х годов», от которого торжественно отказывался в 1891 г. г-н В. Розанов в «Московских Ведомостях» (стр. 178).
В этом отзыве г-на Михайловского о «русских учениках» масса фальши. Правда, г. Михайловский — не единственный и не самостоятельный автор этой фальши об «отказе русских учеников от наследства», — ее повторяют уже давно чуть ли не все представители либерально-народнической прессы, воюя против «учеников». В начале своей ярой войны с «учениками» г. Михайловский, сколько помнится, еще не додумался до этой фальши, и ее раньше него придумали другие. Потом он счел нужным подхватить и ее. Чем дальше развивали свои воззрения в русской литературе «ученики», чем подробнее и обстоятельнее высказывались они по целому ряду и теоретических, и практических вопросов, — тем реже можно было встретить во враждебной прессе возражение по существу против основных пунктов нового направления, против взгляда на прогрессивность русского капитализма, на вздорность народнической идеализации мелкого производителя, на необходимость искать объяснения течениям общественной мысли и юридико-политическим учреждениям в материальных интересах различных классов русского общества. Эти основные пункты замалчивались, о них предпочитали и предпочитают не говорить, но зато тем больше сочинялось выдумок, долженствующих дискредитировать новое направление. К числу таких выдумок, «плохих выдумок», относится и эта ходячая фраза об «отказе русских учеников от наследства», о разрыве их с лучшими традициями лучшей, передовой части русского общества, о перерыве ими демократической нити и т. п., и т. д., и как там еще это ни выражалось. Чрезвычайная распространенность подобных фраз побуждает нас остановиться на подробном рассмотрении и опровержении их. Чтобы наше изложение не показалось голословным, мы начнем с одной историко-литературной параллели между двумя «публицистами деревни», взятыми для характеристики «наследства». Оговариваемся, что мы ограничиваемся исключительно вопросами экономическими и публицистическими, рассматривая из всего «наследства» только эти вопросы и оставляя в стороне вопросы философские, литературные, эстетические и т. п.
Сколько денег Ленин оставил в швейцарском банке?
Кыргызстанец Женишбек Эдигеев изучал места в Женеве, где жил вождь большевиков Владимир Ильич Ленин, и выяснил кое-что о его счете в швейцарском банке.
В Женеве есть три дома, в которых оставил след великий вождь Владимир Ильич Ленин. Самый первый – №91-93 по улице Каруж в Женеве – излюбленное место русских большевиков. В этом здании издавались такие газеты, как «Искра», «Вперед» и «Женевская школа марксизма», здесь располагались общественная библиотека и столовая «Олиных» — Лепешинских. Последняя служила местом собраний партийного клуба большевиков. Отец Ольги Борисовны Лепешинской был очень богатым человеком, владел частной шахтой, домами и предприятиями в России, и после смерти оставил наследство дочери.
В прошлый приезд я решил сфотографировать этот исторический дом. На месте бойко бегали трамваи. По информации, тогда за квартиру в этом доме платили в год по 600 франков. Сегодня семья из Португалии открыла здесь бакалейный магазин и кофейню на первом этаже.
Дальше я отправился по следующему адресу - в район Жонксион. На стене дома я сразу увидел железную доску, на которой было написано «Владимир Ильич Ульянов. Ленин. Основатель Советского Союза. Жил в этом доме в 1904-1905 годы».
По третьему адресу располагалось японское кафе «Такуми», которое было напротив Женевского университета. Раньше на месте японского кафе здесь был пивной бар «Ландольт». Ленин и другие большевики после работы собирались в этом баре. Кстати, Ленин очень любил пиво. Оказалось в этом баре был большой круглый деревянный стол, на котором ножом было вырезано «Ленин». Те, кто помнит, что такой стол был, не знают, куда он мог подеваться.
Самое главное, пивной бар «Ландольт» был оживленным местом сбора русских революционеров, студентов и эмигрантов, говорит преподаватель истории Женевского университета Ирэн Херрман. Рядом был парк Бастион, где можно было услышать русскую речь чаще, чем французскую. В своих воспоминаниях эмигрант Бонч-Бруевич пишет, что в один из дней 1903 года Владимир Ленин спешил на второй съезд социал-демократов, но колесо его велосипеда зацепилось за трамвайные рельсы, в результате Ленин упал на землю лицом. Ему пришлось идти в больницу, но он вернулся на съезд и выступил с докладом, несмотря на забинтованный глаз.
Теперь про банковский счет Ленина. Впервые о том, что Ленин имеет счет в кантональном банке по улице Банхофштрассе в финансовом центре Швейцарии городе Цюрихе, написали в России в 1997 году. Наследники Ленина поручили компании Ernst&Young выяснить обстоятельства появления счета в банке. Оказалось, что с 1917 года в швейцарском банке UBS на счету №611361 на имя В. И. Ульянова хранится 12,9 франка.
Собирая информацию, я натолкнулся на книгу Михаила Шишкина «Русская Швейцария». Оказалось, что Ленин перед отъездом в Россию снял со счета все деньги, но 5 франков и 5 сантимов со своей банковской книжкой он решил оставить Раисе Харитоновой, супруге секретаря цюрихской секции большевиков Моисея Харитонова, чтобы она заплатила партийный взнос. В своих воспоминаниях Раиса Харитонова вот как вспоминала день, когда она пошла в банк выполнять задание вождя:
- В. Ульянов! Как это так!? Это тот эмигрант Ульянов, о котором пишут все газеты? – собрались вокруг нее сотрудники банка.
Харитонова ответила, что это тот самый Ульянов, который жил в Цюрихе по улице Шпигельгассе, 14. И он уехал бороться за лучшее будущее России. Тогда кассир сообщила, что она может забрать деньги и закрыть счет. Но Харитонова подала банковскую книжку и сказала:
- Я пришла не забирать эти деньги. Я заберу книжку на родину, а эти пять франков пусть остаются в банке. Это небольшие деньги, но хозяин этих денег большой человек. Я решила поведать вам об этом.
Я заинтересовался этой информацией и встретился с сотрудником банка UBS в Женеве, который сообщил, что не может давать информацию о банке, но согласился рассказать о правилах с учетом того, что я не назову его имени. Он рассказал, что если клиент положит в банк 10, 100 тысяч либо миллион, а потом пропадет на десятки лет, то эти деньги перейдут в специальную ячейку государства и будут храниться много лет. Деньги никуда не деваются, проценты тоже начисляются прежние. Если клиент скончался, то наследники должны предоставить свидетельство о смерти и документы, подтверждающие, что они являются членами семьи умершего или его супруги. «А что касается Ленина, наверное, его деньги хранились банком, потому что он был великой личностью, да и сумма была очень маленькой», - сказал он.
В 2006 году газета «Комсомольская правда» связалась с племянницей Ленина Ольгой Дмитриевной Ульяновой и расспрсила ее о счете в банке Владимира Ильича Ленина. «Я не знаю. Не могу даже говорить на эту тему. Не хватало мне еще за это браться. А потом меня будут склонять-спрягать. Там несколько франков каких-то, что ли. Ну, лежат и лежат деньги. Пусть себе лежат. Это не та тема, которую нужно обсуждать», - сказала Ольга Ульянова.
Владимир Ильич Ленин прожил в Женеве полные четыре года, в 1895, 1900 и с 1903 по 1905 годы. Он жил в разных городах Швейцарии. За четыре года Ленину так и не понравилась Женева. Вот что он говорил Луначарскому: «Грустно, черт побери, снова вернуться в проклятую Женеву! У меня такое чувство, словно в гроб ложиться приехал».
Несмотря на это проведенные в Женеве годы были одними из важных, ведь здесь он написал свои труды «Марксизм и эмпириокритицизм», «Обязанности русских социал-демократов», «Один шаг вперед, два шага назад», издавал газеты «Искра», «Вперед» и «Пролетарий».
Если верить российским изданиям, на территории бывшего СССР Ленину было воздвигнуто около 12 тысяч памятников (7 тысяч на территории России, около 300 - в Центральной Азии и Кавказе). Даже если эти цифры не точные, в советское время Ленин был выше каких-то чисел. На самом деле было чудом, что вся огромная история сводилась к одному человеку… Но с тех пор история совершила много крутых поворотов. Появилась система, перевернувшая жизни людей, а потом исчезла. Но самое интересное сейчас это то, что, несмотря на то, что прошло столько времени, вся эта история превратилась в «пять франков и пять сантимов» и лежит в укромном месте, как символ истории. Не зря говорят о глубоких тайнах Швейцарского банка. Наверное, в банке хранится много мировых секретов, которые ждут своего часа.
96. Последняя утопия Ленина: русская цивилизация между Западом и Азией. Наследство, наследники и эпигоны
96. Последняя утопия Ленина: русская цивилизация между Западом и Азией. Наследство, наследники и эпигоны
— Что считать поражением — оборванную жизнь? Недовершенные замыслы и решения? Смерть лидера всегда таит опасность для других, встает проблема наследства и эпигонов. Но я имел в виду несколько иные вещи.
Поражение начиналось еще при жизни и проявилось в двух неодинаковых процессах. Один шел внутри самого Ленина. В последний раз он интеллектуально двинулся от себя к себе-другому. Последняя вспышка мозговой энергии, обращенной к новому образу Мира, чтобы соотнести красную Россию и Мир. Заново найти место русской революции, а найдя, придать найденному вес политического решения, которое было для него заключительным аккордом на переходе в действие.
В чем, однако, трудность, позволяющая мне употребить сильное слово поражение?
Он задавался вопросом об особенностях развития России, уже явно пережившей свою революцию и входящей в фазу долговременного развития. Изменяются ли эти особенности в новой фазе, и если продолжать называть ее революцией, то в каком смысле? Согласуются ли эти особенности? Нарушают они ход всемирной истории и общий закон ее, каким он, по Ленину, зафиксирован у Маркса? Ленин твердо отвечал нет — но думал ли так? Или диктовал, зная, что так это прочтут?
Я полагаю, что он так и думал. Но, думая так, по сути уже менял в уме классический Марксов образ Мира. Тот образ, которого Маркс держался почти до конца жизни. А о том, как именно менял этот образ в последние годы жизни Маркс, Ленин имел слабое представление либо запер эти мысли в себе.
Меня всегда удивляло, что, когда в 1908 году была опубликована переписка Даниельсона с Марксом, прямо трактующая тему России, Ленин, всегда откликавшийся на новые публикации классиков, на этот раз не откликнулся. Удивил ли его Маркс неприятно близостью к Даниельсону? Или ум Ленина не был готов к этой проблеме и он зашифровал отклик в статье о Толстом — зеркале революции, о русском народничестве в «Двух утопиях»? Трудно сказать. Два понятия, две идеи начинают у него сближаться и вглядываться, притягивая одна другую.
Первая — это идея России, многоукладной надолго. Многоукладности как исторически нормального для России состояния, где будут меняться лишь пропорции и места укладов, прежде всего социалистического. Многоукладность не пережиток и не инерция, в ней содержится нечто модельное. Многоукладность совпадает с тем естественно-историческим процессом, которого доискивались Маркс, марксисты, да и все политические умы в русле новоевропейской цивилизации. Итак, с одной стороны, вот русская многоукладность. А с другой — Мир, также «многоукладный», принципиально разный.
Мир разнонаправленных развитий. Впервые употребив это выражение в 1968 году в статье «Маркс, Энгельс и революционная Россия», я опирался на интереснейшее письмо Маркса 1858 года в наброске так называемого ответа Вере Засулич. Конфликт разнонаправленных развитий вступал в противоречие с теми априори, которых Маркс придерживался в свой «ортодоксальный» период.
Маркс видел развитие Мира с постоянным отставанием в развитии то тех, то иных его макрорегионов, которые так или иначе будут жестко вовлечены в это развитие и подчинятся ему, ибо прогресс по природе универсален. Единый мир, единый революционный процесс делает всех своими субъектами volens-nolens, ибо он и есть единственный субъект Мира.
В новой картине Маркса конфликтует не универсум развития с его эмбриональными вариантами, а развитие, вступающее в конфликт с развитием же. Мир входит в полосу разнонаправленности «прогрессов». Тут невозможна экстраполяция классического образца. В центр революционного действия выходит проблема управления синхронизацией.
Только сегодня, через сто лет после Маркса, трудности его ума стали практическими трудностями нашего мира. Уходящий Ленин пошел на прорыв для разрешения этих трудностей. В исходный пункт своей новой картины Мира он кладет разнонаправленное развитие и делает из этого выводы, вторгающиеся в политику правящей партии РКП(б).
В новой версии Ленина Мир триедин. Мир Запада (имелась в виду прежде всего Германия) застрял в движении к социализму, пока не найдя своей модели. И пока он ее не найдет, задержка останется его неизбежным состоянием. Мир Азии начинает движение к «буржуазно-демократическому», как выражался Ленин, развитию. Движение к тому, что для Запада давно пройденный путь и его нормальное состояние. Тогда третий, евразийский мир победившей русской революции — лишь мост встречи двух первых, Азии с Европой? Нет, это слишком просто для Ленина.
По Ленину, Россия соединила приостановленное начало мировой революции, уже оттиснутое в советской организации власти и социальном строе — с нерешенной задачей исходных условий человеческого развития. Нерешенность которых — предмет Ленина еще с ранних лет его марксистского самоопределения. Отсюда соединение проблемы начала, которая всегда оставалась для Ленина ведущей, с волатильностью исходных условий.
А теперь? Россия долговременно оставалась «революционной наедине», в активном окружении мировых сред. Как ей соединить советский строй с нехваткой исходных условий развития, оставленной ей в наследство и усиленной войной и затем военно-коммунистическим импровизированием? Вот где у Ленина появляется новое для него понятие: цивилизация. Категория, которой он прежде не пользовался.
В характере Ленина довольно высокая строгость терминологии. Приведу пример. До конца революции 1905 года Ленин пользовался общепринятым термином самодержавие. Противопоставляя ему, по наследству от «Народной воли», то самодержавие народа, то сходные политические конструкции. Затем он пришел к выводу, что царизм после революции 1905 года переменился. Политика Столыпина обновила власть и взялась за решение задач побежденной революции. А по отношению к «палачу-душеприказчику» революции альтернативой может быть только демократическая республика. Из этого Ленин сделал вывод, что термин «самодержавие» к Российской империи более не употребим — и до конца жизни он больше его не употребляет.
Понятие цивилизации как фокусирующий термин вводится Лениным в обход его обычной лексики, лишь поскольку он не находит других терминов для предмета — обновленной сцепки России с советской властью. Цивилизацию Ленин отсчитывает от дефицита непременных условий развития, просвещающего человеческую массу. Оттого и кооперация для него теперь не оптимизация производства в мелкотоварной стране, а концепт, исключающий коллективизацию. Надолго ли, Ленин знать не желает; дело не в сроках. Строй цивилизованных кооператоров, о котором он говорит, имеет философский приоритет.
Вопрос о политической реорганизации советской власти становится для него практической темой. Разнонаправленность развитий в советской России не катастрофа, если ее упорядочить. Какой в этой неосоветской России должна стать государственная организация?
Есть и другие аспекты этой темы: почему Ленин вдруг обращается к «госкапитализму»? Это еще одна попытка обойти партию — он ищет экономическую организацию, которая не стесняла бы разнонаправленных микро— и макрополитик внутри советской власти.
Госкапитализм — понятие, к которому он прибег ради неортодоксальной интуиции, не найдя точного соответствия. Речь шла теперь о такой экономической организации страны, которая была бы нестеснительной для цивилизующего процесса, оставаясь его арбитром.
В конечном счете главным затруднением для Ленина стал смысл сохранения созданной им партии. Была ли РКП(б), будучи однородна и достаточно дисциплинированна, готова принять и освоить политику многоукладного развития? Сможет она управлять синхронизацией развитий либо она этого не допустит? Ответа на этот вопрос он не находил, но искал. Есть факт, сохраненный в рукописи его секретаря старухи Драбкиной, о нэпе. Некоторые вещи оттуда не вошли в печатный текст, в частности то, что Ленин запрашивал запиской членов политбюро: не назрело ли создание отдельной крестьянской партии? На что большинство высказались настороженно либо отрицательно. Ленин производил зондаж идеи многоукладности.
Отсюда преувеличенное, апокалиптическое значение, которое вдруг приобрел для Ленина так называемый национальный вопрос. То не был вопрос этносов или национальностей, то был вопрос о государственной множественности внутри Республики. Доведенная до болевой точки, эта трудность предстала перед ним в оголенном виде — в товарищах по партии, самых близких ему, он увидел вдруг губителей будущего. Но тут, в самый острый момент, Ленин теряет речь.
Это и стало окончательным поражением. Поражение высокое понятие, такое же высокое, как трагедия. Поражение мысли, которая увидела то, чего другие не видят, есть сюжет, где место состраданию, пониманию, даже преклонению.
Поражение Ленина имело и другой аспект. Возникла политическая проблема наследства и наследников: наследники налицо, но в чем наследство? Политическое наследство колоссально — партия, страна, власть, революция. Преемникам надо было свести ленинские взгляды в систему, систематизировав их, но по какому признаку? В чем именно состояло идейное наследство Ленина — в немногих фрагментах, которые он диктовал в последние месяцы? Или в том, что он говорил и делал до того? Проблемное наследство стало битвой, которая должна была неизбежно начаться, если бы даже не протекала в столь людоедских формах.
На переходе от Ленина к Сталину с ущественно, что Сталин единственный, кто предложил партии систематизированного Ленина. Создал «Ленина-классика», в котором поглощен и изглажен классический Маркс, а прочее исчерпано «основами ленинизма». Странный русский гений Ульянова предстал одномерным «Лениным» — могучим козырем сталинских претензий на наследство.
Интуицией человека, рвущегося к власти, покинут Лениным, Сталин разгадал его проблемное поражение в вопросе о партии. А дешифровав поражение Ленина первым, Сталин опередил понимание остальных, уничтожил их одного за другим и унаследовал власть в СССР.
Думаю, проблема наследства Ленина не решена по сей день.
Наследство ленина
В январе 1908 года Ленин снова в той же Женеве, откуда в ноябре 1905 года он спешил в Петербург, веруя увидеть победоносную революцию под флагом диктатуры пролетариата и крестьянства. Он у разбитого корыта. "Грустно, чёрт побери, снова вернуться в проклятую Женеву. У меня такое чувство, точно в гроб ложиться сюда приехал".
Начался долгий период его второй эмиграции В декабре 1908 года он переедет в Париж, через четыре года осенью 1912 года переберётся в Краков, откуда с началом войны 1914 года уедет снова в Швейцарию, уже не в "проклятую" Женеву, а в Берн, а потом в Цюрих. Только в Кракове он снова войдёт в контакт с начинающими оживать после разгрома революционными элементами рабочего класса, будет руководить снова появившимися большевистскими журналами и газетами, будет наставлять, дрессировать, вызывать к себе в Краков депутатов из большевистской фракции IV Государственной Думы.
Несмотря на присущий ему революционный хилиазм и оптимизм, у Ленина в Париже бывали моменты такой крайней депрессии, что осенью 1911 года в разговоре с приехавшей в Париж сестрой Анной он ставил необычайный для него вопрос: "Удастся ли еще дожить до следующей революции?". "я запомнила при этом, - писала Анна Ильинична, - грустное выражение его лица, похожее на ту фотографию, которая была снята с него в 1895 г. в Охранке".
За исключением первой половины 1908 года, когда Ленин в рекордное по скорости время сфабриковал философскую книгу, в течение последующих семи лет он не написал ни одного большого (хотя бы по объёму) произведения. Его энергия целиком уходит на склоку, на распрю со сбежавшими за границу другими руководителями разбитой революции. Во множестве мелких статей он будет поносить меньшевиков за все их грехи, в том числе за такой важный, как "отрицание гегемонии пролетариата в нашей буржуазной демократической революции" ("Пролетарий", 6 августа 1909 года). Ко всем обычным обвинениям у Ленина появятся новые: меньшевики борются против В январе 1908 года Ленин снова в той же Женеве, откуда в ноябре 1905 года он спешил в Петербург, веруя увидеть победоносную революцию под флагом диктатуры пролетариата и крестьянства. Он у разбитого корыта. "Грустно, чёрт побери, снова вернуться в проклятую Женеву. У меня такое чувство, точно в гроб ложиться сюда приехал".
Критика меньшевиками подполья приводит Ленина в ярость. Он убеждён, что только на сем камне он может воздвигнуть церковь свою. "Только подполье ставит и решает вопросы нарастающей революции", только оно "направляет революционную социал-демократическую работу, привлекает рабочие массы именно этой работой"(30) . Ленин называет меньшевиков преступными "ликвидаторами" партии. В письме к Гюисмансу, секретарю Международного Социалистического Бюро, он заявлял, что меньшевики уничтожают существующую партийную организацию, пытаясь "заменить её бесформенным объединением в рамках легальности, во что бы то ни стало, хотя бы последняя покупалась ценою явного отказа от программы тактики и традиции партии"(31) .
Борьба между большевиками и меньшевиками (имеем в виду последовательный меньшевизм), будучи ещё очень далёкой от её конечного современного выражения - противоположности между коммунизмом и демократическим социализмом, - коренилась в самой натуре этих социальных течений, и было бы неестественно, если бы её не было. Наоборот, с первого взгляда непонятный характер носит борьба Ленина с частью большевиков, названных им "отзовистами". Спор с ними возник в связи с вопросом, как относиться к III Государственной Думе, явившейся в результате изменения избирательного закона и разгрома революции. В двух первых революционных Думах Ленин видел вредных сеятелей "конституционных иллюзий", отвлекающих массы от "вооружённого восстания", основной, по его мнению, задачи революции. Во время I Думы он писал прокламации: "Долой Думу, полицейское измышление". А когда пришла полная правыми и реакционными группами III Государственная Дума, Ленин, круто изменив свою политику и, заимствуя многие аргументы у ненавистных ему меньшевиков стал доказывать, что социал-демократии следует использовать Государственную Думу в интересах революции и принять активное участие в её работах. Не соглашаясь с Лениным, значительная часть партии, во главе с Богдановым, стояла на старой точке зрения: III Государственная Дума не есть орган, в котором и около которого есть возможность развернуть революционную деятельность; в Государственной Думе социал-демократам нужно ставить ультимативные крайние требования и в подходящий момент просто "отозвать" (отсюда новое варварское слово: "отзовисты") своих депутатов из Государственной Думы. Летом 1907 года большинство большевиков, по словам самого Ленина, стояло за бойкот III Думы, следовательно, "отзовизм" нужно было признать лишь оттенком, вполне законным, в общих рамках большевистского мировоззрения. Между тем, Ленин объявил взгляды близких ему по духу большевиков-"отзовистов" недопустимой ересью. Насколько было велико его желание разбить, покорить, задавить "отзовистов" видно из письма к Воровскому: если "отзовисты" получат большинство в большевистской фракции - "я выйду из фракции".
Что может быть большей угрозой и в то же время свидетельством, сколь мало считался Ленин с признанием воли большинства в партийной организации? Непримиримое отношение Ленина к "отзовистам" можно пытаться объяснить тем, что в их рядах были "махисты", люди, в той или иной мере принимавшие философию венского учёного Э.Маха, не разделявшие философского материализма, защищавшегося Лениным в качестве неотъемлемого фундамента марксистского здания. Но если среди "отзовистов" были Богданов и Луначарский, действительно критиковавшие философский материализм, то такого рода "преступления" никак нельзя приписать всем "отзовистам", в подавляющем своём большинстве к философии и к махизму никакого отношения не имевшим.
Опыты 1908-1914 годов, да и позднейшие, вполне подтвердили его убеждение. Метод "мордобития" и "шельмования" он применил ко всем против него бунтующим: к группе на Капри у М. Горького, к группе школы в Болонье, к группе "Вперёд" в Париже и т.д., и все эти большевистские группы с "уклонами" под его ударами, в конце концов, разваливались, и их участники, за исключением очень немногих (непокорённым из видных большевиков оказался лишь Богданов) возвращались в "отчий дом", где Ленин радушно принимал покаявшихся, предавая полному забвению их бунт и, точно ничто не произошло, восстанавливал с ними нормальные личные отношения.(33)
Иное отношение было у Ленина к меньшевикам. Психологическую материю меньшевизма он считал неисправимой, органически порочной, чуждым ему миром. Он ни в какое прочное объединение с меньшевиками не верил. "Невозможно, - писал он в 1912 году, - единство с меньшевиками и вполне возможно и настоятельно необходимо единство против меньшевиков". Поэтому борьба Ленина с меньшевизмом в 1908-1914 годах идёт нарастающим темпом, принимает ожесточённый характер, осложняющийся тем, что в распрю привносится огромной важности и для Ленина и для всей партии денежный вопрос.
"В это время, - писала в своих "Воспоминаниях" Крупская, - большевики получили прочную материальную базу". Слово "прочную" нужно сугубо подчеркнуть, речь идёт о действительно солиднейшей сумме денег, часть которой в конце 1908 года появляется на текущем счёте Ленина в отделении Crйdit Lyonnais, на Avenue d'Orlйans № 19 в Париже.
Покрывало над "делом" держали, действительно, крепко В тайну полученных денег были посвящены очень немногие. Сначала о них знала лишь верхушка партии - Ленин и Богданов, тогда ещё не бывшие врагами. В партийных документах того времени, например, в резолюции Пленума Центрального Комитета в январе 1910 года пункты, относящиеся к этому делу, не были опубликованы, вместо них стоят точки. После Октябрьской революции кое-кто, например Крупская, Ярославский касались появления у большевиков этого капитала, но это было сказано мимоходом, с явным намерением не вдаваться в детали и, конечно, ни слова не говорить о том, что появление "прочной материальной базы" имело значение не только для партии, но и для личного бытия Ленина. Излагая то, что удалось собрать об этой экстраординарной истории, заранее оговариваюсь, что для меня остаются тёмными и неизвестными некоторые стороны этого дела. Вряд ли мы когда-либо узнаем о них: кажется, никого из главных участников, свидетелей этого кусочка истории, уже нет в живых.
Послушаем, прежде всего, Крупскую: "Двадцатитрёхлетний Николай Павлович Шмидт, племянник Морозова, владелец мебельной фабрики в Москве на Пресне, в 1905 г. целиком перешёл на сторону рабочих и стал большевиком. Он давал деньги на "Новую Жизнь", на вооружение, сблизился с рабочими, стал их близким другом. полиция называла фабрику Шмидта "чёртовым гнездом". Во время московского восстания эта фабрика сыграла крупную роль. Николай Павлович был арестован, его всячески мучили в тюрьме, возили смотреть, что сделали с его фабрикой, возили смотреть убитых рабочих, потом зарезали его в тюрьме. Перед смертью он сумел передать на волю, что завещает своё имущество большевикам.
Дополним рассказ Крупской выпиской из "Большой Советской Энциклопедии" (изд. 1-е, т. 62, ст. 556):
"Шмидт, Николай Павлович (1883-1907) - видный участник революции 1905, примыкал к партии большевиков, студент Московского университета. Унаследовав мебельную фабрику на Пресне, Шмидт провёл на ней ряд мероприятий для улучшения положения рабочих. Активно участвовал в подготовке декабрьского вооружённого восстания 1905; купил большое количество оружия, которым были вооружены шмидтовская и некоторые другие боевые дружины. Дал московской большевистской организации (через М. Горького) крупные денежные средства на вооружение рабочих. В разгар декабрьского восстания Шмидт был арестован и подвергнут пыткам. Фабрику сожгли правительственные войска по приказу генерала Мина. 13/26/II 1907 (после года с лишним одиночного заключения) Шмидт был найден мёртвым в камере тюремной больницы (по одной версии, он был зарезан тюремной администрацией, по другой - покончил самоубийством). Его похороны превратились в большую политическую демонстрацию. Своё состояние ещё в 1905 завещал большевикам".
Что здесь верно, что ложно? Есть, несомненно, разноречие между Крупской и Советской Энциклопедией. По словам первой - Шмидт "стал большевиком", по словам Энциклопедии,- он только "примыкал" к большевикам, то есть им в чём-то сочувствовал, им чем-то помогал. На большевистском языке это очень важное отличие, а не простой нюанс. Ярославский называет Шмидта просто "сочувствующим большевизму". Крупская категорически заявляет: "Шмидта зарезали". Энциклопедия допускает, что он "покончил самоубийством". Энциклопедия утверждает, что Шмидт завещал своё имущество большевикам ещё в 1905 году, то есть, можно предположить, составил тогда на этот счёт какой-то акт. По словам же Крупской и Ярославского, он только перед смертью, следовательно, незадолго до февраля 1907 года "сумел передать на волю", что завещает своё имущество большевикам.
Эта династия в своём большинстве уже не состояла из представителей "тёмного царства", каким в своё время изображал Островский русское купечество. Морозовы не ограничивались постройкой для себя дворцов в мавританском стиле на Воздвиженке в Москве или на Спиридоновской улице. В фамилии Морозовых, а иные из них оставались верующими старообрядцами, существовало навеянное религией убеждение: "Господь мне дал богатство, я должен помнить, что придётся пред Богом дать ответ, как я с ним поступил". Капиталу своему многие Морозовы хотели по возможности дать "богоугодное" употребление и не столько в виде даров церквам или монастырям, сколько в виде поддержки общей культуры, искусства и просвещения. Один из Морозовых - брат матери Николая Шмидта, собирал и собрал драгоценную коллекцию русского фарфора, составляющую ныне важнейшую часть советского Государственного музея фарфора. Иван Абрамович Морозов собирал картины французских художников Моне, Сислея, Писарро, Ренуара, Дега, Сезанна, Гогена, Ван-Гога и других. Его собрание, соединённое при советской власти с замечательным собранием картин купца Щукина, по общему признанию, и в том числе самих французов, представляет по богатству и ценности единственную во всём мире коллекцию. Другие Морозовы давали огромные деньги на клиники и больницы Москвы. На их деньги были основаны известные Пречистинские рабочие курсы, сыгравшие большую роль в просвещении (и революционизировании) московских рабочих. С денежной поддержкой Морозовых существовала пользовавшаяся всеобщим уважением лучшая в России либеральная газета "Русские Ведомости", на чтении которой в течение десятков лет воспитывалась русская интеллигенция. С денежной поддержкой Саввы Морозова зародился Московский Художественный Театр Станиславского и Немировича-Данченко. Но в лице Саввы Морозова, миллионера, не считающего мезальянсом жениться на простой работнице его фабрики (34) , Морозовы выходят из области поддержки только искусства, культуры, просвещения, народного здравия. Савва Морозов идёт уже дальше: нужно освободить народ от гнёта, создать для него лучшую жизнь. И приходит к мысли о необходимости и нравственном долге поддерживать революцию. В 1901-1903 годах он даёт каждый месяц по две тысячи рублей на содержание "Искры". Через М. Горького он связывается с большевиками, даёт на устройство побегов из ссылки, на постановку нелегальных типографий. Он прячет у себя на квартире революционеров - в частности Н. Баумана. Он вносит залог для освобождения в 1905 году из тюрьмы Горького. В мае 1905 года вдруг уезжает за границу и в Каннах, 26 мая вечером, в номере гостиницы Royal-Hotel кончает с собой выстрелом в сердце. Застраховав свою жизнь в 100 тысяч рублей, завещает свой страховой полис М.Ф. Андреевой, жене в то время М. Горького, которая передаёт этот полис в руки Красина, Ленина, Богданова. О деньгах, таким образом, полученных большевиками, много говорилось на V Лондонском съезде в 1907 году
Горький, превосходно знавший Савву Морозова и даже бывший с ним на "ты", - писал о нём: "Смерть Саввы тяжело ударила меня. Жалко этого человека - славный он был и умник большой и - вообще - ценный человек. В этой смерти - есть нечто таинственное. Савва Морозов жаловался на свою жизнь: "Одинок я очень, нет у меня никого! И есть еще одно, что меня смущает: боюсь сойти с ума. Это - знают, и этим тоже пытаются застращать меня. Семья у нас - не очень нормальна. Сумасшествия я действительно боюсь. Это - хуже смерти".
Смерть Саввы Морозова действительно окружена тайной. Незадолго до смерти, объясняют одни, он был в крайне подавленном настроении, говорил о надвигающихся на него больших неприятностях, намекал, что предан каким-то близким существом. Причиной самоубийства, утверждают другие - несчастная любовь к Андреевой, которая, бросив мужа, в это время стала женой М. Горького. Ни то и ни другое - замечают третьи: он ушёл из жизни потому, что душа этого кающегося миллионера, глубоко заболевшая вопросом "как жить", не нашла на него ответа. Какое из объяснений ближе к истине - не знаем. Это маленькое предисловие нам кажется необходимым, чтобы правильно подойти к "делу Шмидта". Крупская говорит: "он был племянником Морозова", и не отдаёт себе отчёта, что такое указание имеет гораздо больше значения, чем она думает. Шмидт, вероятно, ознакомился с изрядным количеством революционных брошюр (в университете всё-таки его интересовало естествознание, а не политика), но не они склонили его к революции. Влияние на него Саввы Морозова психологически было во сто крат больше, чем влияние всех большевистских прокламаций и произведений Ленина. Николай Шмидт - продолжатель покаянной струи, появившейся в богатой московской купеческой среде, и если он буквально не повторял, что нужно дать отчёт пред Богом за употребление имеющегося у него богатства, по сути дела нечто подобное, в виде мысли об "уплате долга народу", у него в голове, несомненно, сидело. Уплату долга он начал с того, что настоял на проведении ряда мер, улучшающих положение рабочих на его мебельной фабрике. Твёрдых и определённых политических и социальных убеждений у этого свободолюбца не было. Двери его дома были открыты лицам всех революционных течений: у него бывали социалисты-революционеры, меньшевики (например, я.В. Сорнев) и большевики, среди которых наиболее частым посетителем был сначала Андриканис и позднее, в 1906 году, Таратута.
Это Савва Морозов представил Шмидта М. Горькому, и юный студент был польщён неожиданным вниманием, оказанным ему знаменитым писателем, слава которого в то время была в зените. А так как Горький, что хорошо известно всем его знавшим, производил впечатление не только пролитием в подходящую минуту слезы, но, когда хотел, и находил это нужным, умел очаровывать людей, быть большим шармом, - Шмидт ни в чём отказать ему не мог и откликался на все намёки помочь освободительной борьбе. В итоге Шмидт передал Горькому изрядную сумму денег на разные революционные цели, на вооружение, на поддержку "Новой Жизни", хотя приходилось слышать, что последняя получила субсидию не из рук Шмидта, а от Саввы Морозова. Почти одновременно с вручением денег Горькому, тот же Шмидт передал обратившемуся к нему князю Д. Шаховскому какую-то сумму на нужды организующейся конституционно-демократической (буржуазной) партии.
Этот факт показывает, что Шмидт хотел помогать не одной партии, а всем участникам освободительной борьбы, говорит - сколь ошибочно его зачислять в число "правоверных большевиков" и с какой осторожностью нужно употреблять даже более эластичную формулу о его "примыкании к большевизму".
Во время подавления декабрьского восстания в 1905 году фабрика Шмидта была дотла разрушена пушками правительственных войск. В этом акте появилось нечто большее, чем желание подавить один из главных революционных бастионов, - это была месть. Бомбардировка шла и после того как стало ясным, что никакого сопротивления никто из фабрики не оказывает. Некоторые рабочие были расстреляны, многие арестованы, был арестован и Шмидт.
Вопреки тому, что рассказывает Крупская и Энциклопедия, Шмидт никаким физическим пыткам не подвергся. Охранка никогда бы не посмела применить к нему, члену фамилии Морозовых, приёмов, ставших вещью нормальной и обычной в практике ГПУ и НКВД. Жандармский офицер из московского Охранного отделения, ведавший делом Шмидта, "обработал" его другим способом. Играя роль доброжелателя, имеющего миссию спасти члена именитого московского купечества, он вёл с ним "сердечные" разговоры, как бы тайком, без всякой протокольной записи. Есть указание, что обстановка, в которой происходили "сердечные" беседы, походила более на отдельный кабинет ресторана (стол с разными явствами и напитками), чем на камеру допроса. Наивный, не умеющий лгать Шмидт, ловко обрабатываемый следователем (предполагают и под действием выпитого вина), однажды назвал фамилии рабочих, получивших через него оружие, назвал и других лиц, говорил о Савве Морозове и его субсидиях революции. Тогда жандармерия перестала вести игру, открыла свои карты и показала Шмидту полную запись того, что он говорил: за стеною "кабинета" сидели стенографы. По словам людей, интересовавшихся этой драмой, с этого момента Шмидт и подвергся пытке. Но то была моральная пытка, самопытка.
Его ужаснуло, что сделал он нечто навеки непоправимое: предал!
Шмидт от природы не был крепким человеком, и наследственность его была тяжкая. моральный удар согнул его слабый организм. Разлагаемый мрачными угрызениями совести, Шмидт превратился в комок нервов. Он перестал есть, спать. День и ночь мучаясь, он пришёл к выводу, что загладить, хотя бы отчасти, своё преступление, свою вину, он может тем, что откажется от всего своего богатства и для блага народа передаст его революции. Об этом решении категорического характера он говорил своим сестрам, имевшим с ним свидание в тюрьме. Было ли им сделано прямое указание, что его имущество должно быть передано именно партии большевиков и только ей одной? Этого утверждать нельзя, но такое толкование было дано - заинтересованными в том людьми, интимно сблизившимися с сестрами Шмидта. В конце 1906 года признаки психического расстройства у Шмидта стали столь явны, что он был переведён в тюремную больницу. Его родственники, имея протекцию во влиятельных сферах, получили обещание, что Шмидт будет освобождён на поруки семьи. Он знал об этом, но дождаться освобождения не пожелал. В феврале 1907 года в камере тюремной больницы, разбив окно, он крупным стекольным осколком перерезал себе горло.
Это выдумка, что при его похоронах будто произошла "большая политическая демонстрация", о которой говорит "Большая Советская Энциклопедия". Ничего подобного не было, но в печати смерть Шмидта была отмечена. Это сделал в частности пишущий эти строки в еженедельнике "Дело Жизни" (1907, № 5): "На рассвете 26 февраля, - гласит сделанная мною заметка, - в каземате московских "бутырок" с перерезанной сонной артерией нашли труп товарища Николая Павловича Шмидта. Арестованный в декабрьские дни в связи с вооружённым восстанием, Шмидт в продолжение 14 месяцев находился в одиночном заключении, претерпевая все муки тюремного режима. Он умер, замученный жестокими преследованиями своих палачей, и на кладбище жертв российской революции выросла лишняя могила. В годовщину праздника освобождения пролетариат не забудет своих товарищей, павших в борьбе, и в их числе Николая Павловича Шмидта".
Моя заметка составлена в стиле и духе того времени. Что произошло в тюрьме со Шмидтом, я никакого понятия тогда не имел, помню только, что, когда моя заметка появилась, Сорин и другой меньшевик, только что вышедший из Бутырской тюрьмы (фамилию его я забыл), мне сообщили, что никаких "физических мук" тюремного режима Шмидт не испытывал, "материально", например, относительно всякой еды, находился в исключительно благоприятных условиях, имел в тюремной больнице комнату даже с комфортом, но уже с половины 1906 года был явно ненормальным. Тюремные сторожа, получавшие от родственников Шмидта весьма изрядную мзду, выполняли потихоньку по его поручению все сношения Шмидта с внешним миром, но говорили, что речи, которые им держит Шмидт, часто таковы, что ничего в них разобрать нельзя. Странным им казалось и его отношение к приходящим к нему на свидание сестрам. То он плакал, что их около него нет, то говорил сторожам: "Гоните их в шею, не допускайте ко мне". "Делом Шмидта" интересовался позднее Дорошевич - фельетонист "Русского Слова" и Боборыкин - бытописатель купеческой среды Москвы. Кроме них с делом Шмидта меня знакомили Сорнев, Бурышкин и Крицкий.
Имущество Шмидта в долях, соответствующих закону, должны были наследовать - совершеннолетняя сестра Екатерина, несовершеннолетняя (18 лет) Елизавета и 15-летний брат. Для перехода наследуемого ими имущества в руки большевиков нужно было, чтобы все эти три лица (уже обеспеченные наследством от их отца) этого хотели и этому способствовали. Брат Шмидта, даже при желании исполнить волю покойного, мог это сделать лишь с согласия опекуна. Последний в эту историю не был затянут. Всё говорит за то, что она шла мимо него. Главными передатчиками капиталов Шмидта партии Ленина должны и могли быть только сестры покойного.
Говоря о сестрах, нужно немедленно перейти к фигурам, стоящим за их спиной в этом деле
Первая фигура - Таратута, лицо в советское время управлявшее различными банковскими учреждениями. В 1906 году некоторыми большевиками, в том числе известной своей ехидностью особой, носившей кличку "Землячка", по адресу Таратуты было брошено обвинение в доносительстве и провокации. Обвинение, тщательно и дважды рассматривавшееся, оказалось вздорным. Но во время распри между большевиками в 1909- 1911 годах Богданов, ставший врагом Ленина, снова поднял вопрос о провокаторе Таратуте, с целью указать из каких грязных, аморальных субъектов состоит окружение Ленина. На это обвинение Таратута ответил большим письмом, интересным для нас в том отношении, что в нём упоминаются факты, которые, дополняясь другими нам известными, позволяют очертить его роль в истории с наследством Шмидта. Бежав из ссылки и побывав на Кавказе, Таратута приехал в Москву в ноябре 1905 года и, следовательно, имел возможность познакомиться с Николаем Шмидтом, арестованным лишь во второй половине декабря. Таратута сделался секретарём Московского Комитета большевиков, "ведал его кассой и издательством", а так как для сего нужны были деньги, Таратута, узнав, что доступ к кошельку Николая Шмидта очень лёгок, стал посещать дом богатого студента и с большим рвением ухаживать за Елизаветой Шмидт. Весной 1906 года Таратута уехал на партийный съезд в Стокгольм, а позднее, осенью того же года "по личным делам жил (вместе с Елизаветой Шмидт?) в Финляндии". Весной 1907 года он уехал на партийный съезд в Лондон, где по распоряжению Ленина был избран кандидатом в члены Центрального Комитета. Возвратясь со съезда Таратута, заметив, что за ним весьма следит полиция, покинул Москву. В августе мы находим его среди тех, кто посещают дачу "Ваза" в Куоккала, где живут Ленин и Богданов. Исключая время, проведённое в Стокгольме, Лондоне, Финляндии и Ярославле (откуда он получил делегатский мандат на Лондонский съезд), - в Москве он пробыл немного более года, но и такого короткого времени для сего ловкого человека было достаточно, чтобы наладить поток денег в большевистскую кассу. Елизавета Шмидт стала его женой, принося ему и сердце, и деньги. Деньги большие, как можно судить по его письму - ответу Максимову, он же Богданов. Считая, что провокаторство связано всегда с корыстными целями, Таратута бросил следующую фразу: ". Максимов знал другой факт не менее показательный, но известный лишь тесному кружку. Он знал, что я передал в партийную кассу сумму денег, превышающую во много раз плату самых крупных провокаторов. я не могу здесь называть цифры, но Максимов знал, что тут были единовременные передачи в сотни тысяч, что эти суммы приходилось лично мне выручать от всяческого полицейского риска. И все эти суммы (во много раз превышающие личное благосостояние не только моё, но и всех моих близких) хранились и передавались мной под контролем и под отчёт всей коллегии и самого Максимова, подпись которого имеется под большинством документов, относящихся к этим пожертвованиям. Максимов знал, что достаточно было мне упустить хотя бы одну предосторожность из тех, которые мы вместе с ним намечали, чтобы партия лишилась этих пожертвований".
В этом заявлении многое для нас туманно, а оно большой важности Таратута указывает, что передавал в партийную кассу "сотни тысяч". Так как он делал своё заявление в Париже, то, говоря о "сотнях тысяч", он, очевидно, имел в виду не рубли, а франки. И в этом случае обнаруживается огромность суммы, попавшей в руки большевиков, - она будет уточнена в дальнейшем. Из письма Таратуты выясняется, что в перекачивании к большевикам капитала Шмидта, кроме Ленина - горячее участие принимал Богданов-Максимов, что бросает неожиданный и особый свет на сего создателя "эмпириомонистической философии". Мне всегда казалось, что по самому складу и своей психики, и своего ума, интересующегося абстрактными вещами, он не может стоять близко к "операциям", проделывавшимися Таратутой. Таратута указывает, что добываемые деньги ему пришлось выручать от "всяческого полицейского риска". Фраза безграмотная. Он, по-видимому, хотел сказать, что, "выручая" деньги, ему приходилось рисковать, чтобы не попасться полиции. Какой год тут имеет в виду Таратута? Очевидно, не 1908 год. Тогда он был уже за границей и мог не бояться царской полиции. Время, о котором он рассказывает, вне всякого сомнения - вторая половина 1907 года, когда Таратута приезжал в Куоккала на дачу "Ваза" и намечал с Богдановым (об этом, несомненно, знал Ленин) "предосторожности", которые нужно было принимать, чтобы партия не лишилась пожертвований. Можно таким образом установить, что деньги от наследства Шмидта начали поступать к большевикам уже в 1907 году, шесть-семь месяцев спустя после смерти Шмидта. Если это так, то Таратута не потерял много времени, ухаживая за сестрой Шмидта. Он, как Цезарь, "пришёл, увидел, победил" - и Елизавета Шмидт стала его женой, принося большое приданое. Но она была несовершеннолетняя и не могла распоряжаться ни принадлежащим ей имуществом, ни доставшимся ей от брата наследством, а Таратута, живя на нелегальном положении и, будучи то Вильяминовым, то Сергеевым, то Грибовым, не мог вступить с ней в законный брак и в качестве мужа распоряжаться её деньгами. Для замещения Таратуты была кем-то придумана упоминаемая Крупской хитроумная комбинация с "т. Игнатьевым", а раз Крупская о ней знает, ещё лучше знал о ней Ленин. Роль этого таинственного человека в предоставлении Елизавете Шмидт права и юридической возможности распоряжаться деньгами - разумеется, очень велика. Без его подписи, доверенности, она не имела бы денег, не имел бы их и Таратута. В своих воспоминаниях Войтинский [ или Григорий Наумович Зархин ] рассказывает, что Ленин смотрел на Таратуту, как на сутенёра, тем не менее, очень ценил его финансовый подвиг. Члену большевистского Центра Рожкову (Рожков одно время жил в Куоккала на той же даче "Ваза") Ленин сказал: "Тем-то он (Виктор Таратута. - Н.В.) и хорош, что ни перед чем не остановится. Вот вы, скажите прямо, могли бы вы за деньги пойти на содержание к богатой купчихе? Нет? И я не пошёл бы, не мог бы себя пересилить. А Виктор пошёл. Это человек незаменимый".
В какой мере верно, что Таратута был на содержании у богатой купчихи? Средства Елизаветы Шмидт были двоякого рода. У неё были деньги, полученные ею в наследство от отца. На эти деньги жила она, и вместе с нею жил и деньгами пользовался Таратута. С другой стороны, были деньги, полученные в наследство от умершего брата, и они передавались партии, причём Таратута, зная, что его кое-кто называет сутенёром, стремился в своём ответе Богданову парировать это обвинение указанием, что суммы, им передаваемые партии, "во много раз превышают личное благосостояние не только его, но и всех его близких", то есть личные капиталы Елизаветы Шмидт.
О ходе распри и её финале можно найти следующие строки в книге "Две партии" Каменева, в которой он обвиняет Мартова в неверном освещении этого дела. По конспиративным соображениям, следуя за Мартовым, Каменев тоже называет Андриканиса буквой Z. - нам, разумеется, этого делать не нужно.
" Б ольшевики поручили попечение о деньгах, которые они должны были получить, Андриканису. Когда же наступило время получения этих денег, то оказалось, что Андриканис настолько "сроднился" с этими деньгами, что нам, подпольной организации, получить их от него неимоверно трудно. В виду целого ряда условий, о которых немыслимо говорить в печати,6 Андриканис не мог отрицать прав большевистского Центра полностью. Но Андриканис заявил, что большевикам принадлежит лишь часть этого имущества (очень ничтожная), что эту часть он не отказывается уплатить, но ни сроков, ни суммы указать не может. А за вычетом этой части всё остальное принадлежит ему, Андриканису… большевистскому Центру осталось только отдать Андриканиса на суд общественного мнения, передав третейскому суду свой иск. И вот здесь-то и наступила труднейшая часть дела. Когда зашла речь о суде, Андриканис письменно заявил о своём выходе из партии и потребовал, чтобы в суде не было ни социал-демократов, ни бывших социал-демократов. Нам оставалось либо отказаться от всякой надежды получить что-либо, отказавшись от такого суда, либо согласиться на состав суда не из социал-демократов. Мы избрали последнее, оговорив только в виду конспиративного характера дела, что суд должен быть по составу "не правее беспартийных левых".(35) По приговору этого суда мы получили максимум того, чего вообще суд мог добиться от Андриканиса. Суду пришлось считаться с размерами тех юридических гарантий, которые удалось получить от Андриканиса до суда. Всё-таки за Андриканисом осталась львиная доля имущества".
Революционные газеты и журналы не имели обычая платить гонорар Значит, "прочная материальная база", как назвала Крупская поступившие к большевикам капиталы, начинала приносить плоды. За два года в Женеве, а потом в Париже, было издано 30 номеров "Пролетария". В среднем каждый номер (редакция, гонорары, печать, экспедиция) требовал затрат около 4000 франков, следовательно, на одно только издание "Пролетария" пошло 116 тысяч франков. Учитывая другие расходы, - оплату членов большевистского Центра, Заграничного бюро Центрального Комитета, затраты на делегатов, приезжавших в конце 1909 года на пленум ЦК, и т.д., - нужно считать, что за 1908- 1909 годы из большевистской кассы ушло, минимум, 200-220 тысяч франков. Но в январе 1910 года произошло событие с последствиями, сделавшие капитал московского самоубийцы предметом новой ожесточённой борьбы, которую тщетно и безнадёжно пытались смягчить и затушить представители немецкой социал-демократии и Международного Социалистического Бюро.
Какую же сумму большевики должны были передать "держателям"? Ленин настоял, чтобы за большевиками (в некотором роде компенсация за прекращение "Пролетария") было оставлено 30 тысяч франков на издание большевистской, но "не фракционной" литературы. Что же касается основного фонда, оставленного наследства Шмидта, из него передавались "держателям" немедленно 75 тысяч франков, а "остальные 400 тысяч франков намечались к передаче в два срока на протяжении двух лет".
Точную сумму поступлений от реализации наследства Шмидта, кроме нескольких лиц, никто знать не мог При перечислении передаваемых сумм верхушка большевистского Центра имела полную возможность кое о чём умолчать, и Мартов, на основании каких-то имеющихся у него сведений, категорически утверждал, что именно так и произошло. Но даже если бы не была скрыта часть капитала, показанная сумма 500 тысяч франков плюс около 220 тысяч франков, истраченных до попытки объединения, - всего 720 тысяч, достаточно говорит насколько был значителен этот подарок революции. Ем. Ярославский в "Очерках по истории ВКП(б)" (Москва, 1937, т. I, стр. 204) называет несколько большую сумму - 280 тысяч золотых рублей или 756 тысяч золотых франков. С.Шестернин, принимавший участие по заданию Ленина в реализации наследства Шмидта, в статье "Реализация наследства после Н.П. Шмидта и мои встречи с В.И. Лениным" (Сборник "Старый большевик", 1933, № 5 (8), стр. 155) сообщает: "В 10 минут рысак доставил меня с Варварки (где помещалась контора Морозовых) на Кузнецкий мост в отделение Лионского кредита, где тотчас же и были сданы для перевода в Париж по телеграфу все причитающиеся на долю Елизаветы Павловны деньги. К сожалению, у меня нет копии определения окружного суда об утверждении Елизаветы Павловны в правах наследства (где точно указана сумма), но хорошо помнится мне, что было послано до 190 тысяч рублей золотом. Елизавета Павловна со своей стороны тоже припоминает, что в Париже было получено 510 тысяч франков, что по тогдашнему курсу составляет те же 190 тысяч рублей". В отношении части наследства, причитавшейся Екатерине Павловне, жене Андриканиса, С. Шестернин пишет: "После я слышал, что по решению этого (третейского) суда Андриканис выдал партии только половину или даже одну треть того, что получила Екатерина Павловна после покойного брата".
Нужно думать, что все поступления по наследству Шмидта, включая непоказанный капитал (Ярославскому, как и нам, неизвестный), значительно превышали эту сумму.
В наши намерения не входит ни описание начавшейся после "объединения" (вернее никогда не прекращавшейся) борьбы, ни разбор, кто в ней прав, кто виноват. С точки зрения чисто формальной - договор об объединении нарушили несомненно, меньшевики: в Париже они не прекратили свой журнал "Голос Социал-демократа", а в России их товарищи отказались войти в словесно общепартийный, фактически зависящий от Ленина Центральный Комитет. Но так как Ленин не верил в возможность объединения с меньшевиками и не хотел его, то даже и в том случае, если бы меньшевики не нарушили договор, он постарался бы создать положение, при котором они не могли бы избегнуть его нарушения.
Свои агрессивные замыслы он скоро после объединения (в апреле) поведал Горькому: "Мы сейчас сидим в самой гуще этой склоки. Либо русский ЦК обкорнает голосовцев (меньшевиков, идущих за "Голосом Социал-демократа". - Н.В.), удалив их из важных учреждений (вроде Центрального Органа и т. п.), - либо придётся восстановлять фракцию".(37)
Считая, что игра в объединение продолжалась слишком долго и её нужно прекратить, Ленин 5 декабря 1910 года объявил, что договор меньшевиками нарушен и деньги, переданные "держателям", должны быть немедленно возвращены большевикам.
Вот здесь и обнаружилась большая ошибка Ленина, основанная на переоценке эффективности приёмов, всегда применяемых им в партийной борьбе. Он согласился на передачу денег "держателям" не только потому, что при формальном объединении иначе нельзя было поступить. Он был уверен, что при ультимативном напоре на "держателей", при представлении им аргументов, имеющих лично для него бесспорный и решающий характер, ему будет очень легко взять у них деньги обратно. И ошибся. "Держатели", и, прежде всего, Каутский, хотели добросовестно выполнить данное им поручение. Они не могли согласиться с Лениным, что истина только на его стороне. Они считали необходимым выслушать и другую сторону
Убедившись, что при невероятной склоке в русской партии, превратившейся в осиное гнездо, он честно не может выполнить возложенные на "держателей" задачи, Каутский отказался и от роли третейского судьи, и роли "держателя". За ним вслед отказался и Меринг. Единственной "держательницей" денег осталась К. Цеткин.
Это тогда у Ленина зародилась, а после 1917 года перешла в ненависть, крайняя неприязнь к тому самому Каутскому, которого он долгие годы с великим почтением считал своим учителем и "самым замечательным последователем Маркса". Взгляд на Каутского как на "врага", "интригана", Ленин внушил своему парижскому окружению. О том можно судить по письму слушателя Лонжюмовской -Ленинской школы, не блиставшего умом грузина Орджоникидзе (при Сталине, который его впоследствии угробил, он руководил всей советской индустрией). Сообщая, что Каутский в Берлине якобы ставит препятствия возвращению большевикам денег, и, придавая этим деньгам огромное значение в "судьбе партии", Орджоникидзе в ноябре 1911 года безграмотно писал большевикам в Россию: "Если судьба партии до сих пор решалась в Париже, то теперь это решается в Берлине, только с той разницей, что она в руках самого бессовестного интригана, который, вместо того чтобы не вмешиваться своим рылом в русские дела, совсем захотел господствовать, но это не долго".(38)
Развязный грузин забыл, что Каутскому давали именно полномочия "вмешиваться" в русские дела и объявили его "бессовестным интриганом" только потому, что он не подчинился ультиматуму Ленина.
Ждать очередной антрепризы Ленина не пришлось "долго". В январе 1912 года в Праге состоялась инспирированная, организованная, дирижированная Лениным, так называемая VI "Всероссийская общепартийная конференция", на которой присутствовало 15 делегатов (13 большевиков и 2 меньшевика-партийца). Конференция приняла все политические резолюции Ленина, объявила себя единственной законной представительницей всей партии, признала давно расторгнутым договор 1910 года об объединении с меньшевиками. Она постановила объявить "меньшевиков-ликвидаторов" вне партии и избрала Центральный Комитет, а ему поручила принять все меры для немедленного возвращения денег, находящихся у К. Цеткин. "Наконец, - писал Ленин Горькому, - удалось, вопреки ликвидаторской сволочи, возродить партию и её Центральный Комитет. Надеюсь, Вы порадуетесь этому вместе с нами".(39)
В Центральный Комитет были избраны Ленин, Зиновьев, Орджоникидзе и другие, в том числе Роман Малиновский, член Государственной Думы, одновременно агент полиции и провокатор. Кроме него, в числе делегатов конференции находился ещё другой агент полиции Романов (кличка Аля Алексинский), бывший слушатель социал-демократической школы на Капри у М. Горького. "Историческое решение" Пражской конференции, навсегда устранившее попытки объединиться с меньшевиками, таким образом, было принято при активнейшем участии двух крупнейших агентов царской полиции. Удивляться не приходится: ряды большевистской партии (см. о том "Воспоминания" Крупской) кишели провокаторами.(40)
Заявления и решения Пражской конференции объявить себя единственным представителем партии вызвали негодование среди остальной части партии и всех оттенков. Состоявшееся 12 марта 1912 года совещание с участием меньшевиков из "Голоса Социал-демократа", представителей Бунда, троцкистов, плехановцев, примиренцев, группы "Вперёд" - обвинило Пражскую конференцию в "узурпации партийного знамени". "Впрочем, среди наших идёт здесь, - писал Ленин 24 марта 1912 года из Парижа сестре Анне, - грызня и поливание грязью, какой давно не было, да едва ли когда и было. Все группы, подгруппы ополчились против последней конференции и её устроителей, так что дело буквально до драки доходило на здешних собраниях".
Считаясь с такой обстановкой, К.Цеткин ответила отказом на требование Ленина передать деньги организованному им Центральному Комитету, так как было ясно, что его нельзя считать законным представителем всей партии. Для выяснения положения дел в русской партии и распределения между её группировками денег в связи с избирательной кампанией в IV Государственную Думу, правление германской социал-демократической партии предложило созвать летом 1912 года совещание всех партийных фракций и течений. Ленин и большевики отказались участвовать в таком совещании, продолжая настойчиво требовать передачи им денег. В примечании к XIV тому сочинений Ленина (см. стр. 546-548) мы читаем, что "борьба вокруг большевистского имущества затянулась вплоть до империалистической войны (1914 года). Как это понять? В том ли смысле, что капитал, находившийся последнее время в руках К. Цеткин никому не был дан и пропал? Мы видели, что Ленин в 1910 году обещал передать "держателям" 475 тысяч франков, из них 75 тысяч франков немедленно в начале года, а остальные в "два срока на протяжении двух лет". Но так как уже в декабре 1910 года Ленин объявил договор с меньшевиками расторгнутым, ни о каких передачах после этого не было и речи. "Держатели" могли до декабря 1910 года получить максимум 200 тысяч франков (меньшая цифра гораздо вернее), и эти деньги в подавляющей доле поступили в партию в течение 1910-1911 годов. Например, в 1911 году, несмотря на протесты меньшевиков, К. Цеткин выдала крупную сумму так называемой технической комиссии, организовывавшей Пражскую конференцию. Можно уверенно сказать, что после передачи "держателям" всё-таки какие-то большие суммы остались в руках большевистского Центра и остатки пригодились Ленину во время войны в 1914-1916 годах для его изданий. Конечно, было бы нелепо думать, что борьба Ленина за удержание в руках большевистского Центра, а потом за возвращение ему капитала Шмидта, инспирировалось лишь корыстными намерениями личного характера. Сей капитал был нужен для организации революции, а такая цель пронизывала всё существо Ленина. Было бы вместе с тем детской наивностью утверждать, что этот капитал ни с какой стороны и ни в какой мере не имел отношения к личному материальному положению Ленина. В 1902 году в брошюре "Что делать?" Ленин настаивал, что "профессиональный революционер", - и он мог бы сказать: "из них же первый семь аз", - отдающий свои силы революции, должен быть освобождён от обязанности думать о хлебе насущном. Он должен получать содержание от партии. Ленин и стал его получать с 1901 года в качестве одного из редакторов "Искры". К жалованью был добавок из "Ульяновского фонда", но, пользуясь выражением, которое Ленин часто употреблял, то была Privatsache, и ничьи заглядывания сюда он не допускал. Жалованье от партии в период второй революции, начиная с 1908 года, Ленин получал с таким же правом и основанием, как и в период первый. В этом не может быть никакого сомнения: на этот счёт, как увидим, есть прямое указание самого Ленина. Более спорно, сколько он получал, причём попытки это узнать обычно в СССР встречают указание, что личные потребности Ленина были так малы, и он требовал лично для себя так мало, что вопрос сколько он получал никакого интереса и важности не представляет.
После объединительного пленума, в январе 1910 года, открывшего "эру" мнимого объединения меньшевиков и большевиков, пришлось давать отчёт о расходах, производимых из капитала Шмидта, объявленного, согласно договору, общепартийным. В 1910 году появились печатные отчёты Заграничного Бюро Центрального Комитета - один за время с 1 февраля по 30 апреля с расходной суммой в 49,600 франков, другой - от 1 мая по 31 октября с расходом в 60,375 франков; всего за 9 месяцев - 110 тысяч франков. Вследствие соображений конспиративного и другого порядка, отчёты так кратки и маловразумительны, что вытянуть из них сведения кто и сколько получал - очень трудно. Вместо слова "жалованье", звучащего слишком по казённому, отчёты употребляют более благозвучный термин - "диета": "диета" членам редакции Центрального органа, "диета" представителям Центрального Комитета, "диета" экспедитору партийных изданий.
В какой же рубрике искать "диету" Ленина? Только ли в рубрике вознаграждений редакторов Центрального органа? Но наряду с этими "диетами" - из общепартийного капитала у большевиков практиковались дополнительные выдачи из чисто фракционного фонда, не исчезнувшего при состоявшемся формальном объединении партии. Например, Л.Б. Каменев в качестве представителя Центрального Комитета в издававшейся в Вене газете Троцкого "Правда", что можно вывести из указанных отчётов, получал 200 франков в месяц, но его общая "диета" и в Вене, и тогда, когда он возвратился в Париж, нам достоверно известно, составляла 300 франков.(41) По какой статье и из какого фонда шло дополнение в 100 франков, - мы не знаем. Цитированный нами наборщик Владимиров, по словам которого Ленин жил "впроголодь" и в тяжёлых жилищных условиях, писал, что "тов. Ленин всегда говорил, что наборщики должны получать жалованье больше редактора, и я лично получал на три франка больше, чем тов. Ленин".(42) Алин, заведовавший в 1911 году типографией и экспедицией партийного органа, вносит в это маленькую поправку: "члены Центрального Комитета получали жалованье 50 франков в неделю, а работники типографии 57 франков", то есть даже не на три, а на семь франков больше".(43) Плата партийных типографщиков-большевиков явно превышала средний заработок наборщиков французских типографий. Она была 228 франков в месяц, тогда как французы наборщики (хорошо оплачиваемая профессия) при 200 часах работы в месяц, и средней часовой платы в Париже в 80 сантимов, могли иметь лишь 160 франков.
Но верно ли, что официально члены Центрального Комитета, Центрального органа, и Ленин в том числе, получали не более 200 франков в месяц? Отчёт Заграничного Бюро Центрального Комитета указывает, что за шесть месяцев 1910 года с 1 мая по 31 октября редакции "Социал-демократа" уплачено 5,825 франков. Редакционная коллегия состояла тогда из пяти лиц (от большевиков - Ленин и Зиновьев, от меньшевиков - Мартов и Дан, от польской партии - Барский), следовательно, средний месячный заработок их действительно 200 франков (из отчёта выходит 194 франка, но расхождение объясняется просто тем, что один из редакторов - Дан вступил в редакцию почти на месяц позднее других). Вознаграждение Ленина и других редакторов было такое же, что получал Каменев в венской "Правде". Однако мы знаем, что вся "диета" Каменева была не 200 франков, а 300 франков. Мы не видим никакого основания предполагать, что Ленин получал меньше, чем Каменев, то есть не получал из какой-то специальной части фонда того дополнения в 100 франков, которые имел Каменев. Кроме того, вряд ли Крупская, принимавшая энергичное участие в партийной работе и неустанно поддерживавшая с помощью шифрованных писем сношения Центрального Комитета с Россией, не получала никакого вознаграждения, даже 100 франков в месяц. Один из бывших членов большевистской группы "Вперёд" в Париже (1910-1914 годы), нам указал, что максимальной "диетой" установленной для руководящих членов большевистской фракции было 350 франков и, как он слышал, именно эту цифру и представляла "диета" Ленина. Так как у нас нет никакого другого свидельства, подтверждающего эту цифру, и в наши руки не попал ни один отчёт, хотя бы намекающий о ней, - в качестве наиболее вероятной "диеты", получаемой Лениным из партийного фонда, нужно считать 300 франков в месяц, то есть то, что получал Каменев и, наверное, Зиновьев. А триста франков в месяц до первой войны представляли сумму, в два с лишком раза превышавшую среднюю месячную плату рабочих Франции. На эти деньги Ленину и Крупской можно было жить в Париже, конечно, без роскоши, но очень далеко от жизни "впроголодь".